Геннадий Жуков

Книга избранных стихотворений Геннадия "Не ходи сюда, мальчик" вышла через год после кончины автора. Ростовский словарь предлагает несколько стихов из этой книги, в которой более трёхсот страниц.

ЭТЮД КАРЕЛЬСКИЙ. РОДСТВО

Топор заношу на белесое тело березы,

и чудится чадное пламя и корчи коры...

И клейкие слезы,

горючие сладкие слезы

уходят с березовым дымом в иные миры.

В древесном родстве топорище с поникшей березой.

И в кровном родстве мой кулак с онемевшим плечом.

А я – ни при чем.

И звенящий металл – ни при чем.

Здесь все – ни при чем! И, объятая синей вискозой –

березовым дымом – ты, совесть моя! –

ни при чем...

Всего-то: в родстве мой кулак с онемевшим плечом!

Мы разные люди с березой...

Здесь выживу я.

И я лезу на горло природе –

я должен, чтоб выжить, дожить до утра.

Ружье на коленях, и нервные пальцы на взводе,

и, руки раскинув, береза лежит у костра.

ТЕТРАПТИХ О НЕНАПИСАННОМ

1

Я напишу стихотворение о том,

как пела женщина под гитару в пустом доме.

Я жил там, как сквозняк,

листал книги,

летал тихо,

в створе форточки плакал.

Я напишу стихотворение о том,

как пела женщина под гитару

                                       в моем сердце.

Она живет там так одичало.

Все ластится,

все смеется,

все в лес смотрит.

Она живет там, как заводская кошка

в дни праздников и воскресений.

И еще как-то.

2

Я напишу стихотворение

о маленькой вселенской гармонии.

О том, что – такая америка! –

не надо хотеть любить,

а надо любить.

И мне это странно знать,

и мне это странно видеть,

как верующему – бога-расстригу.

3

Я напишу стихотворение

про черную авторучку

и такую жаркую думу,

что чернила высохли.

И когда я хотел написать «прощай, божество!»,

по комнате закружились черные хлопья.

Тогда я пристегнул авторучку к лацкану

и обнял божество – так, как не любят читать

в книгах молодых поэтов уездные издатели –

и авторучка вздрогнула,

и раздвоенное перо потрогало сердце.

А ты сказала: раньше сюда укладывали меч…

Дом! – отозвалось сердце.

Дом! – это лопнула струна на гитаре.

И женщина в пустом доме дрогнула,

и когда я вернулся, раздвоенное жало

потрогало мои губы.

Раньше это называлось поцелуем.

И раздвоились губы мои.

И раздвоилось перо в черной авторучке.

И только сердце осталось сердцем.

И в сердце, переполненном божеством,

                                       пела женщина под гитару.

4

Я напишу стихотворение

про ту женщину и про эту,

и про еще одну в городе Ростове-на-Дону.

Потому, что где две – будет третья.

Так бывает с нами со всеми.

Я напишу, что станет с нами со всеми.

Бедные!

Кто не верит мне – в глаза им взгляните!

Я напишу, что станет с нами со всеми,

и это будет грустное стихотворенье.

* * *

Тот римлянин, тот скиф, тот иудей.

Тот эллинства, тот варварства дичится...

Ах, вечный искус кровию гордиться –

былым отцов, величием корней...

Мое рожденье кануло в веках.

Я тем кичусь, что нечем мне кичиться.

Все семь пророков – семь моих кровей

галдят во мне на разных языках.

О, сколько их намешано во мне:

сармат и скиф, татарин и варяг,

азовский турок, грек из Таганрога –

я русский сын великого народа –

котел кровей на медленном огне.

Вот сколько их замешано во мне!

Сармат и скиф, и эллин, и варяг...

Я ваш ковчег, собратья по планете.

Меж медленных огней тысячелетий

кровь, выкипая, тянется, как стяг!

ИРОНИЧЕСКОЕ

Так было просто в прежние века:

духовные отцы радели о морали,

кресты страшенные высоко задирали

с навеки приколоченным Христом,

и неразумным агнцам и овнам

грозили указующим перстом.

А милые, но грешные поэты

безнравственно кутили до рассвета,

и, соблюдая разные манеры,

болтались с балаболками по скверу.

И, насмерть застрелившись раз-другой,

святым отцам безропотно грозили

какой-нибудь заблудшею ногой.

Зачем же нас в один котел собрали –

поэтов и блюстителей морали?

Мы затеваем, словно постирушку,

занудную, как проповедь, пирушку.

И я, мой друг, ловлю себя на том,

что левою рукой маня девицу,

я правою грожу себе десницей

и тычу указующим перстом!

МУДРОСТЬ

Не ходи сюда, мальчик.

И девочке глупой скажи –

                                    мол, велел обождать.

Ну, не время еще. Не эпоха.

                                    Век подходит к концу.

До последнего вдоха

                                    нужно век дострадать.

Не ходи сюда, глупый.

В стране, где открыты пути

                                    всем наукам,

ходить этой стежкою – срам.

По кустам, по чащобам, по мукам,

                                    по звукам,

по кострам, по слезам, по ветрам.

Не ходи сюда, милый,

и тем закажи, кто идет

                                    за тобою вослед –

мол, не время еще. Не эпоха.

Нет у мудрости выхода –

                                    есть только вход.

Обойди приоткрытую дверь в небосвод,

за которой стезя по слезам, по ветрам,

по чащобам души, по любовным кострам...

И в последний – уже распоследний черед –

та поляна, где мудрое сердце живет,

и уже не понять – хорошо или плохо.

ПЫЛЬНАЯ БУРЯ. НЕДВИГОВКА

В Диком поле скрипучая пыльная вьюга.

Как пластинка скрипучая, пыльная вьюга

наполняет мой слух. Набивается в стих.

Дроги степью идут, как адаптер пластинкой,

                                          и с круга –

то доносится речь. То доносится свист...

В невесомой пыли затерялась степная станица.

Пыль прошедших веков устилает лицо и глаза.

И сереют глаза. И сереют прекрасные лица.

Медлит мысль разразиться. И медлит гроза.