За строем «Бессмертного Полка». Дед Петя

Эпиграф.

Диссидентская фраза:

- После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов!..

Афоризм чем-то похожий на весы. Высокоградусная, терпкая, как сорокалетняя настойка, смесь сарказма и печали. Коктейль Сергея Довлатова. Произошла лишь перестановка слагаемых. Сумма, конечно, не поменялась. Выпьем. Давайте за Победу сегодня.

Пятром Ягорычем, на старый манер, величали деда ближние родственницы, воронежские крестьянки. Две родные сестры и мать моей бабки. Звали бабку, Варей.

Дед не то чтобы меня не любил. В старости он ненавидел весь белый свет. А я жил с ним в одной комнате. За стеной размещались, мать, отец и сестра.

После недавно оставленной коммуналки, в отдельной «двушке» с кухней, санузлом, балконом и лоджией, семье было хорошо. Вчетвером мы наслаждались простором. Вскоре взяли на дожитие деда.

Наш дом. Семидесятиквартирное, пятиэтажное, кирпичное жилище. Силикатное чрево. Мы свиты неразрывной пуповиной воспоминаний.

Из комнаты старик, кроме соседней лоджии, никуда не выходил. Хронический алкоголизм грыз его изнутри. Сто граммов водки регулярно наливались, только вечером. И первым живым созданием, которое дед мог ненавидеть прямо с утра, был я. Наши кровати стояли напротив. Сейчас дед мне понятен. Раньше, без опыта, нет.

О нём в семье ходили легенды. Мол, сразу после революции, в родном селе Варваровские борки Водопьяновского уезда Воронежской губернии, дед был избачом. Заведовал избой-читальней. Чем-то вроде нынешнего клуба. Соответственно являлся идейным комсомольцем. Пил исключительно за советскую власть. Пел. Умел плясать. Любил щупать девок. Этими качествами дед активно не нравился местным богатеям.

Как-то вечером те пришли его убивать. Ходили под окнами. Клацнули затвором. Нечаянно задели ставень. Дед почуял неладное и погасил керосиновую лампу.

- Запомни сынок, - всегда отвлекался в этом месте от рассказа мой отец, - если что, сразу гаси свет. Из тёмной хаты двор хорошо виден. Тебя же не видать. А при свете – чернота за окном, и ты внутри как на ладони.

Спасибо. Однажды этот совет сильно мне пригодился.

Так вот. Дед задул керосинку, выпрыгнул из заднего окошка и дунул за околицу. Была зима. Валенки остались в сенях. Четыре версты молодой избач отплясал босиком до соседнего села. Поначалу хлопки выстрелов и крики за спиной помогали бегу. После подгонял холод.

С перепуга дед даже толком не обморозился. За геройство его приняли в коммунисты и повысили. Через короткий срок Пётр Ягорыч уже плясал камаринского в кабинете директора уездной ткацкой фабрики. Обмывал своё назначение. Пил за вождей.

Бабка моя вспоминала, что ничего путного дед со службы так и не принёс. Только материл её, когда просила взять домой отрез мануфактуры. Учил сознательности.

Как и почему они перебрались в Новочеркасск, неизвестно. Довоенный этап дедовой жизни всегда оставался под замком семейного молчания.

Русская Вандея, бывший оплот белого воинства. Казачья столица быстро перекрашивалась в цвета красных тонов. От кроваво-красного, до предрассветно-розового. На улице Ленина, бывшей Московской, в мае каштаны белыми огоньками зажигали нарядные канделябры соцветий.

Куда-то исчезали казаки. Дворы пустели. Ночами кричали и плакали люди. Скрипели подводы. Бывало, постреливали. Пустые дома пялились наружу стеклянными зрачками. Хлябали веки ставен. Утром, под ветерком, жалко скулили незапертые двери.

Днём на вокзал поезда привозили новых жильцов из России.

Сам дед не играл на гармошке. Без неё он умело танцевал под хлопки и песни. Плясал «русского» в широкой комнате бывшего купеческого дома, поделенного на несколько пришлых семей.

- Пётр Ягорыч, ай да Пётр Ягорыч, - заливались радостно соседи, - давай пляши, Пётр Ягорыч!

И дед плясал.

- Учись танцевать внучек, - сказала мне как-то одна старуха, - работать жизнь научит.

Есть ещё байка. Будто бы деда назначили руководителем Новочеркасского ликёроводочного завода. Так однажды под хмельком то ли пошутил, то ли проговорился мой отец. Но видно партийная карьера не задалась.

Тяжкий груз руководящей ответственности всё сильнее склонял деда к выпивке. Сколько ещё праведных душ сгинуло в подвалах и на складах «Ликёрки»? Кто его знает.

Дед пил много, часто и уже без тостов. За что вскоре был уволен со всех постов и исключён из партии. Может и к лучшему. С юности он был умелым столяром и кровельщиком. Пригодилось. На дворе, как у стенки, стояли тридцатые, и большевикам было не до пьяниц. Зато, говорят, через одного шерстили директоров и коммунистов. Пьянство не только губит, но и спасает. Запомним. Дед – живой пример этому.

Из трёх зятьёв моей прабабки, Невструевой Агафьи Тихоновны, дольше всех прожил именно он. Первый зять погиб в сорок третьем. Второго, офицера интендантской службы, сгребли в лагеря сразу после Победы. Не подумав, брякнул кому-то из начальства что-то неположенное. Дескать, хлеб воняет керосином… и вообще.

Дед вернулся с войны сержантом с четырьмя медалями. Оттопал в пехоте с сорок первого по сорок пятый. Был ранен. Дослуживал в обозе.

В послевоенное время он работал, пока слушались руки. Делал людям столы и буфеты. Чинил крыши. Когда обессилел, стал пропивать инструмент. Поколачивал бабку. Та прятала пенсию, не давала на выпивку денег. Похоронив супружницу, плакал.

Ни разу старик не сказал мне ни слова о войне. Он вообще мало со мной говорил.

На Рабочей улице стоял их маленький, сложенный из ракушечника, домик. Чуть выше по склону, безобразными нагромождениями крытых чем попало пристроек, нависала над миром общага политехнического института. По брусчатой мостовой тянулись от рынка к центру трамвайные пути. Редкие красно-жёлтые самоходные вагончики пьяно ковыляли по рельсам, рюмочным треньканьем распугивая кур и уток.

Отец подсаживал меня на пологую крышу веранды, под тень развесистой жердёлы. Мы дружили с ней. Здороваясь, дерево тянуло ко мне свои жилистые коричневые руки. На узловатых ветках, словно украшения на пальцах мумии виднелись, скрытые изумрудной листвой, жёлтые, в густой россыпи красноватых веснушек, спелые абрикосины.

Надкусив зубами, их нужно было делить пополам, выбрасывать косточки и класть сушиться аккуратными рядами тут же, на жестяном скате. Жесть раскалялась под летним солнцем. Тряпочные трусы задирались, сбивались на сторону и я, присев, часто подскакивал, потирая обожжённые ягодицы.

Ветки царапались сухими отростками, рисуя на загаре белёсые знаки. Рядом плавно, как воздушные змеи, летали над сладкими плодами длинноногие, чёрно-жёлтые осы. Я был мал и не думал о счастье.

- На тебе, Игорёк.

Баба Варя, опираясь на стенку рукой, подходила и протягивала мне свёрнутый вчетверо рубль. Символ великой любви, оторванный кусочек старого сердца.

Я отдавал смятую бумажку маме. Зачем деньги человеку, у которого есть всё?!

Когда умерла баба Варя, мы забрали деда к себе.

Он через меня не любил всё вокруг.

- Деда, деда-а-а-а, - кричал я ему с улицы, - я ключи забыл, открой пожалуйста-а-а-а!

- Пошёл на @уй, - из открытого окна хрипел возмущённо старик. Это был его стандартный ответ. Кроме деда в нашей семье ни кто не сквернословил. Я привык к этому, и не злился.

Думаю, он даже ждал случая, когда я снова забуду ключи. Ведь вскоре мне на голову полилась припасённая заранее вода.

9 Мая дед надевал старый диагоналевый пиджак с наградами, и степенно выходил к столу. Отец доставал бутылку водки и разливал по рюмкам. В этот день, не было никаких ограничений. Дед ничего не рассказывал. Мало ел. Молча смотрел телевизор и ждал, когда рюмка вновь наполнится.

Старик быстро размякал и начинал клевать носом. Вскоре отец приподнимал его из-за стола и провожал до кровати. Дед засыпал, так толком и не опьянев. На следующий день он снова начинал ждать 9-е Мая. Я уверен, не из-за парада.

Пётр Егорович протянул почти до восьмидесяти. Хоронили его в пиджаке с наградами. Острое строгое лицо. Думаю, что ни разу не видел на нём улыбки.

Его правнуки, мои сыновья, каждый год приводят в порядок могилку.

Я тоже приезжаю помянуть деда. Сижу возле надгробия. Смотрю на фотографию в эмалированном овале и думаю, почему я совсем не хочу её увеличить, укрепить на палке и гордо пройтись с этим портретом по центральным улицам города, в рядах «Бессмертного полка»?

Интересно, что сказал бы мне старик, в ответ на эту затею. Я догадываюсь. Наверное. Почти.

Игорь СИТНИКОВ.

Май 2020 года.