Игорь Ситников.Я и Дед Мороз (новогоднее)

Задолбало не всё, но многое. И захотелось воспоминаний. Светлых, пусть даже не очень. Ни когда не ждал Нового года, а тут вспомнилось. Записал. А вдруг посветлеет?!

Я и Дед Мороз

Моим настоящим Дедом Морозом стал Борис Евгеньевич. Мы познакомились давно, на утреннике.

До того квинтэссенцию пустых надежд и обманутой веры в чудо физически олицетворяли в смешанном порядке; заведующая детским садом, крёстный навеселе, соседский дядя Сеня. С Сеней мой папа менялся в коммунальном коридоре самодельной ватной бородой после того как поздравлял его Ленку. Были ещё, физрук из средней школы и профорг из маминого института. Среди снегурочек в моём детстве не оказалось ни одной интересной особы, иначе бы я обязательно её запомнил.

Больше всего остального я ненавидел общие «Ёлки», эту бесконечную череду хороводов под баян, за руку с девочкой, обязательно, почему-то, конопатой, с нелепым сиреневым бантом, выше тебя по росту на целую голову. А, как вам церемония обмена стишков на подарки, во время которой, отстояв длинную очередь к пыльному мешку, можно было легко грохнуться со стула?! Стихов в общем гаме ни кто не слушал, а из мешка тебе в спешке доставалась обычно какая-то ерунда вроде пупсика, хотя Пашке вытаскивали пистолет. Мистерия повторялась ежегодно. Ей полагалось радоваться, и я делал это, кривя душой, не желая своим нигилизмом расстраивать родителей. Ни один праздник не породил в моём детском сознании столько фобий и комплексов, как Новый Год!

Дед Мороз быстро самоустранялся от обязанностей и прятался за ёлку, а «весельем» продолжала руководить компания мамаш - садисток. Они, энергично направляли закольцованный детский строй туда - сюда и мы, держась за руки, натыкаясь друг на друга, наступая на ноги и семеня боком словно крабы, с ненавистью тянули Лазаря за то, как по лесу скакал трусливый серенький зайка и рысцой пробегал сердитый волк.

Борис Евгеньевич сломал стереотипы. Он опустился на четвереньки и, горланя: «В лесу родилась ёлочка!», возглавил хоровод, чем шокировал родителей и привёл в восторг всю нашу старшую детсадовскую группу. Мы тоже грохнулись на карачки и расползлись по залу как стайка маленьких тараканов впервые увидевших тапок. В сутолоке, с головы предводительницы местных снежинок - проректорской дочурки, свалилась картонная корона, и я нечаянно смял её. Моя мама, пока работала в институте, часто вспоминала этот случай.

В длинной юбке, стоя на коленках гнаться за мной Снежной королеве было неудобно, и она яростно буксовала на месте. Кто-то смеялся, кто-то разбил цветочный горшок. Ответственные мамаши зашипели как стая ошарашенных гарпий, и я понял, что Борис Евгеньевич отныне на веки мой герой!

Потом Дед Мороз играл с нами в прятки, метко бросался ватными снежками в баяниста и заведующую, заставлял гарпий плясать «камаринского», и отказался слушать стишки, устроив кучу малу у мешка с подарками. Этот Новый Год больше ни когда не повторился, но я понял, что чудо на свете всё же существует.

Старик! – Сказал мне через много лет Борис Евгеньевич, когда мы сидели за столом, рядом с двухлитровой бутылью настойки элеутерококка. - Старик, - сказал он мне, - ни какого чуда! Просто не было сценария!

Этот урок я не забыл на утро и запомнил на всю жизнь.

Лихо маршировали девяностые. Все, во всю, занимались чем попало. Я делал то же самое, не бросая молодёжного театра, руководить которым начал ещё в студенчестве. Под моим домашним столом уже ходила пешком и пищала пара собственных пострелят. Приходилось хвататься за всё. И за гаечные ключи в автомобильной мастерской, и за студийный микрофон в городской телерадиокомпании. В те времена только начинали плодиться негосударственные телевизионные каналы. И однажды по одному из них, я прочёл бегущую строчку. «Шахтинский драматический театр им. Погодина объявляет конкурс на лучший ёлочный Новогодний сценарий». Автору - победителю обещалась целая тысяча долларов, и я решил рискнуть.

Театр мой всегда отличался взрывным характером, спорным профессионализмом, авантюрным нравом и стремлением к необузданной импровизации. За это студенческая аудитория носила нас на руках. Практика институтских «Ёлок» была. На них мы, следуя старому завету Бориса Евгеньевича, всегда обходились без лишних формальностей, расписывая роли «на коленке», меняя сюжет по ходу дела. Кульминации всегда были фееричны. Пожарный инспектор хватался за голову, председатель институтского профкома клялся ректору, что «всё это было в последний раз», а дети сотрудников прятались от родителей и не хотели расходиться по домам.

Вспомнив характеры наших персонажей, их самые удачные сцены и диалоги, я двумя пальцами вдохновенно напечатал на машинке напоминающее сценарий нечто, отправил его по почте и скоро забыл об этом своём спонтанном порыве.

Домашний телефон зазвонил в конце ноября длинной междугородной трелью. Меня вызывали в театр.

Директор был вальяжен и доброжелателен.

- Послушайте, - задумчиво произнёс он, - нам понравилось. Но как исполнять … вот… это, мы не представляем. Давайте так. Премию отдадим, если сами согласитесь ставить и играть у ёлки с нашей труппой. Режиссуру и актёрский труд оплатим отдельно. Идёт?!

Это шло, и мы ударили по рукам.

Народное хозяйство тогда во весь голос приказывало молодым специалистам долго жить, и свежее театральное приключение показалась мне приятным избавлением от новогодней безработицы, не больше.

К тому времени мой СТЭМ вырос и окреп. Самый престижный российский фестиваль был взят с наскока, нечаянно, вместе с первым местом и призами за лучшую женскую и мужскую роль. После недели просмотров и ночных тусовок, мы вдруг очнулись лауреатами. А я, неожиданно для себя, был осчастливлен ещё и призом за лучшую режиссуру спектаклей студенческих театров и театров малых форм. Всё это придавало уверенности, и я решил, что закидать шапками какой-то там детский утренник мне вполне по силам.

Что ж. Человеку свойственно ошибаться, а такому как я, особенно. Это выяснилось, когда начались репетиции.

Уже на первой читке проявилось двуличие главных жрецов культурного храма и вся иезуитская суть их административного коварства.

В состав моей труппы были собраны «штрафники», и те, кто не попал в сценическое действо. Первой частью, перед ёлочным представлением, оказывается, должен был идти детский спектакль.

Какими краями соприкасались «Балда» и Новый Год, я не понимал, но решил, что дело не моё потому, как постановку осуществлял именитый актёр известного московского театра, большой друг и однокурсник нашего директора. Московское светило со мной не здоровалось из-за того, что просто не замечало, по причине своего регулярного пьянства.

Взглянув однажды в щёлку на чужую репетицию и увидев Балду в гамаке, протяжно, в такт покачиваниям, произносящим свой текст, я тут же прикрыл дверь и решил, что безродным бродягам вроде меня тайны настоящего искусства не подвластны. Одновременно я успокоился. Ведь после чудодейственной постановки такого уровня, мне придётся только слегка позабавить детвору у ёлочки перед тем, как проводить домой. После я не отвлекался. По горло было своих дел.

Кроме строптивых молодых актёров, мне подбросили несколько маститых мэтров, видимо чем-то не угодивших московскому режиссёру. Их тридцатилетний стаж не смог подавить мой безудержный идеализм, и мы приступили к делу.

При слове импровизация, моих подопечных начинало нервно потряхивать. Вселить в них живость и заставить идти на прямое взаимодействие с ребёнком, оказалось наисложнейшей задачей. А когда они узнали, что по плану придётся тормошить и родителей, то чуть было не линчевали меня морально.

Концепция сценария была проста. Нужно в самом начале сдвинуть с места детей и оказаться внутри их компании, а потом всем вместе, резвясь и играя, следовать к финалу. В самом начале для этого использовался радикальный приём. Детей прятали за ёлкой, а Дед Мороз, подслеповатый и глуховатый, входил в зал, путал родителей с деревьями и, заблудившись в них, огорчался. По отмашке отрицательных персонажей дети выскакивали из-за ёлки и что есть мочи орали приветствие. Дед Мороз падал в обморок. Шла ломка стереотипа. Дети натурально столбенели и начинали верить происходящему. Потом они вместе с актёрами спасали дедушку как обычно, дуя изо всей силы и размахивая чем попало. Дед приходил в себя. Во время радостного узнавания и приветствий исчезал мешок с подарками, его искали, находили, ловили и наказывали несчастных похитителей, актёры танцевали на радостях с родителями, устраивали парочку конкурсов. В общем, ничего сложного.

За несколько репетиций мне всё же удалось растопить кое-где лёд и расшевелить актёров. Активность их зависела ещё и от возраста, а двигаться нам приходилось много. «Старички» бегали крайне неохотно. Но однажды, вняв моим мольбам, всеми уважаемый Кощей Андрей Петрович исполнил такой восхитительный подкат в ноги всеми почитаемой бабе Яге Валентине Фёдоровне, что та начала материться ещё находясь в воздухе, а после приземления продемонстрировала удивительную резвость в погоне за партнёром. Короче, порох в пороховницах ждал своего часа и я решил, что мы готовы.

Две недели! Две недели до, и две недели после Нового года!!! По две ёлки в день. Между представлениями, снимая шубу и выкручивая мокрую от пота нательную рубаху, я искренно завидовал шахтёрам. Была подготовлена пара актёрских бригад работающих через день. В первой я исполнял роль Деда Мороза, и я же, как главный, находился в театре постоянно.

Накануне и после Нового года, город окутывало безлюдье. Зимняя, замёрзшая слякоть. Оцепеневшие под восточным ветром терриконы на горизонте. Закрытые витрины магазинов, и голые деревья на центральной улице, по которой от автобусных остановок к театру змеятся тоненькие человеческие цепочки. Люди ведут детей праздновать Новый год.

Да не ходите вы, останьтесь дома, сохраните деньги и силы, сами подарите своему чаду тепло и радость. Нет?! Что ж. Мы ждали вас. Здравствуйте!

Я выдержал этот единственный в моей жизни новогодний сезон и до сих пор испытываю чувство уважения к тем, кто делает это из года в год, просто как работу.

Поначалу всё было не очень гладко.

Во-первых, сильно подвёл нетрезвый столичный гений. В оправдание, потом говорили, что до «Балды» он собирался репетировать в Москве «Идиота» и, перепутав города с названиями, всю недосказанную любовь к Достоевскому щедро выплеснул на голову шахтинской детворе. Детвора оказалась не готова! В первые пятнадцать минут она ещё пыталась смеяться и как-то проявлять свои порывы к праздничному веселью. Но потом в зрительном зале наступала гнетущая тишина и слышны были только надрывные актёрские голоса в редком музыкальном психоделическом сопровождении.

Примерно через час, в тишине, без аплодисментов и привычного зрительского шума, открывались высокие двери и из зала в ошеломлённом молчании, друг за другом выходили дети. Они медленно разбредались по периметру фойе и робко глядели на богато украшенную ёлку, словно стараясь вспомнить, кто они и зачем их сюда сегодня привели.

Во-вторых, подвёл костюмерный цех, а точнее моя невнимательность к нему.

Как водится, вопрос с костюмами мы решали уже чуть ли не на генеральной репетиции. У меня ушло неожиданно много сил, чтобы убедить снегурочек скинуть туфли на шпильках и сменить ажурные чулки на телесные колготки, а бабе Яге доказать, что платье Пиковой дамы не лучшее решение её образа и нужно хотя бы снять шляпу с вуалью и приклеить накладной нос. В результате принятия компромиссных решений я вообще забыл о себе и оцепенел, когда глянул в зеркало после грима и одевания. Мне нужен был смешной и подвижный, простецкий персонаж с красным носом и забавными старческими чертами, а из зеркала смотрел кокой-то длиннобородый патриарх в дорогущей боярской шубе до пола. Его внезапное падение могло выглядеть как обрушение Останкинской башни.

Но заведующий цехом на мои возражения стал «бить копытом», фыркать как лошадь и говорить, что, дескать, все, мол, играли, а вам не угодишь. А тут, вот ещё спектакль московский не обшили. Переправа была слишком близко, и я понял, что такого коня мне на ней не поменять.

В результате, когда я рухнул от детского приветствия как подкошенный на первом представлении, шок испытали не только дети, но и все родители поголовно. Термин «когнитивный диссонанс» стал набирать популярность в обществе именно с того самого момента, говорю я вам. Только профессиональный героизм моих партнёров и явная угроза срыва представления заставили нас гениально исполнить свои роли и с честью закончить представление.

Новым костюмом Деда Мороза снабдили на следующий же день, изменили грим и попросили больше не падать на пол, а давать себя подхватить кому-то из персонажей. Я согласился, хотя в душе до сих пор думаю, что зря.

В итоге всё как-то притёрлось, мы научились справляться со всеми трудностями. Мои претензии к Деду Морозу, после личной практики, уменьшились в разы.

Праздничный поезд стал на рельсы и покатился.

Одна маленькая девочка, уже после очередного представления что-то сказала маме, потом подошла ко мне и поманила рукой. Я присел рядом, а она обняла меня и поцеловала в щёку.

- Спасибо, - услышал я детский шёпот, - у меня ещё никогда не было такого Нового года.

Выходит и я стал для кого-то волшебным Дедом. Извините…, дух переведу.

Так вот. За премиальные доллары я купил акустическую гитару. Она и сейчас молча лежит в футляре за креслом.

Напоследок хочу поделиться мыслью. Не стоит убеждать детей, будто Дед Мороз существует. Если повезёт, они сами, когда-нибудь поймут, что он есть. Хотя бы один, но настоящий!