Игорь Ситников «Ростовский порт. Пристань судьбы» (главы из книги)

 

 

Дописал книгу. Готовлю к печати. Шестьдесят пять очерков о тружениках, ветеранах порта. Год работы. Брался неохотно. И тяжко, и жанр устаревший, и бестселлером не станет, но … «голод не тётка». А по ходу увлёкся. Есть исключительные характеры и сюжеты. Простые люди. Ростовчане. Великие работяги. Неизвестные герои. Хочу показать пару-тройку рассказов в качестве анонса. Смотрите, люди добрые!

 

БАБА ШУРА ГРУЗЧИЦА

 

— Вставай! Вставай! Пришли к тебе. Пришли, поднимайся, говорю, — доносится из комнаты женский голос. — Вы проходите, не стойте в коридоре. Здесь она.

Любопытный мальчонка путается под ногами, мешает раздеться. Вхожу. Знакомлюсь с женщиной средних лет, младшей дочерью моей героини:

— Игорь.

— Ирина.

 

 

В соседней комнате ссорятся детские голоса. Баба Шура сидит на диване. Высохшая фигурка, белый платочек, седые волосы, приоткрытый рот, блуждающий взгляд. Ясно. Интервью не получится.

— Надо было вам месяц назад прийти, — говорит дочь, — она бы всё сама рассказала.

— А что случилось?

— Да внук позвонил недавно. Лет девять не появлялся, а тут, пожалуйста. Послушала, трубку положила, и вот.

— Инсульт, наверно?

— Да не знаем мы. Говорит теперь еле-еле. Ма! Слышишь, ма? Про порт расскажи что-нибудь.

Старушка, глядя перед собой, шамкает беззубым ртом. В неясных звуках слабого голоса я разбираю слово «шоколадка».

 

— Вот. Это она часто вспоминает. Как после войны баржу с шоколадом разгружали, а их угостили. Арбузы ещё. Мам, а как пшено из трюмов вручную поднимали, в пылюке задыхались? Мешки на плечах по сходням как. Расскажи, мам!

Баба Шура, дёрнув головой, опять что-то говорит на непонятном старческом диалекте.

— Да какой Гитлер?! Какой «повесился»?! И ничего он не повесился! — начинает злиться Ирина, — может и живой ещё. Не знает никто! Ну вот, сами видите.

— Вижу, вижу. Не трогайте, пожалуйста, её. Я только сфотографирую и всё. Вас расспрошу. Может, вспомните что?

Долго не могу навести объектив. Старческая голова произвольно вертится в разных направлениях. Баба Шура не обращает на меня внимания. Только вздрагивает и моргает при вспышке фотокамеры.

 

Бахметова Александра Егоровна

 

Ирина достаёт из шкафа потрёпанную трудовую книжку, какие-то значки, награды и удостоверения к ним:

— Вот. Всё что есть. Остальное она спрятала. Найти не могу. А здесь стопкой юбилейные медали лежат. Каждые пять лет на девятое мая приносят ей, как труженице тыла. Все будете фотографировать? Одну, для примера? Ну и хорошо.

 

Я раскрываю трудовую книжку на детском столике. Поближе к серому дневному свету. Первая страница, вторая, третья. Бормочу себе под нос, что документ — большая ценность.

— Ценность? — настораживается дочь.

— Историческая, — улыбаюсь я. — Продать вряд ли кому сможете, а вот для музея — в самый раз. Ну, так как? Вспомним что-нибудь из детства?

Ирина присаживается на пол, рядом с матерью.

— А что я вспомню? Жили на Нольной. Тогда у порта три барака было. В одном всё управление находилось, а в остальных — люди семьями. Отец радистом на пароходах ходил по Дону. Мать — в порту.

 

Что вспоминать? Две квартиры порт давал. Сначала двухкомнатную, а потом, вместо неё, трёх. Про отца? Нет, не знаю я. К матери на берег перешёл. Потом слесарем в ЖЭК устроился. Умер давно. Сестра у меня старшая есть. Видимся редко. Я с матерью всё время. Нет, жильё своё есть, и тут, недалеко, и в другом районе. А куда от неё, от старой, денешься? Судьба такая. Вот в апреле, через месяц, девяносто шесть исполнится. Да, мам?! Два внука у неё и три правнука. Двое вон, в соседней комнате на ушах ходят. Эй! Уроки сделали? Проверю!

 

Я понимаю, что пора уходить. Благодарю. Прощаюсь. Еду и, глядя в автомобильное окно на пасмурное небо, ругаю про себя отдел кадров. Какого, интересно, рожна? Сами ведь были недавно по адресу. Отвозили старушке премию и знак «270 лет Ростовскому порту». Говорили: «Ей медальку даёшь, а она её в рот тянет! — А мне – Поезжайте, Игорь Анатольевич, пожалуйста. Что-нибудь напишете!»

Что, спрашивается, «напишете»?!

 

Дома сажусь к компьютеру и открываю сегодняшние фотоснимки. Парочка неплохих портретов, изображения медалей. Значок. Удостоверения. Трудовая книжка. Что писать?! Может быть это:

Год рождения - 1925.

Стаж работы в Ростовском порту 50 лет.

Общий стаж 53 года.

Профессия — рабочая; 1944-1970 — грузчица; …

Двадцать шесть лет, в войну и после, грузчица! И ещё двадцать семь лет трудной физической работы.

Фотографий трудовых будней не осталось в сутолоке промелькнувшей жизни. Внуки не сохранят бережно память. Правнуки вряд ли что-то узнают.

Наверное, не просто так ездил я сегодня через весь город на интервью к древней, немощной старушке.

 

Я понял, что надо писать. Спасибо тебе, баба Шура. Большое тебе спасибо!

 

 

СВАРЩИК БАБАЕВ

 

Огонёк сварки он увидел из окна общежития водников. Окно выходило к Дону и в холодных сумерках на стекло падали яркие блики, рождённые горящей электрической дугой где-то в глубине ремонтных мастерских Ростовского порта.

 

В декабре 1958 года колёсный буксир «Максим Горький» ждал весны у причальной стенки, а в накопленные выходные делать юному помощнику механика было нечего.

Наутро он явился в отдел кадров. «Пожалуйста, — сказали ему, — товарищ Бабаев, учись смежной специальности! Почему бы тебе ещё и сварщиком не стать?! Работы полно. Овладевай на здоровье!»

 

Только в семьдесят девять лет, в 2017 году, Павел Акимович Бабаев доварил свой последний шов, выбил из держателя пенёк сгоревшего электрода, снял защитную маску и написал заявление об уходе по собственному желанию. Сказал: «Надо же поглядеть, как люди на пенсии живут!».

Вообще-то, уже в девяносто третьем году прошлого века наступил его пенсионный возраст. В пятьдесят пять лет по «горячему стажу» положен сварщикам отдых. В пятьдесят пять? Смешно! Ещё двадцать четыре года отработал Бабаев. Не дай бог, конечно, услышать про это тем, кто увеличивает в стране пенсионный возраст.

В Ростовском порту Павел Акимович трудился сорок семь лет, до 2003 года. Потом, честно говорит, не поладил с одним начальником и перевёлся в «ДонЭкоФлот». Там ещё четырнадцать лет отбарабанил. Итого: шестьдесят лет трудового стажа накопилось у человека!

 

Бабаев Павел Акимович

 

Спрашиваешь у него: «Откуда силы взялись?» — Отвечает: «Это я в детстве рыбий жир пил, по стакану каждое утро».

А ещё Бабаев не употреблял спиртного и не курил никогда. Оттого и память у него замечательная.

 

Подробно о себе рассказывает:

— Появился на свет 17 июня 1938 года в селе Кагальник Ростовской области. Отец ловил рыбу в низовьях Дона, на Азовском и Чёрном морях, был капитаном сейнера. Мать — домохозяйка. Детей — шесть душ. Все девчата, один я пацан. Две сестры уже после войны родились.

 

В сорок втором году от фашистов мы убежать не успели, но перебрались на хутор к бабушке, там немца не было. Он мимо прошёл, на Ростов.

 

Помню случай. Мы ещё не знали, как бомбят. Бабушка посередине комнаты разложила на столе, недалеко от окна, лоскутное одеяло и дошивает его потихоньку. Мы, малые, сидим на кровати, смотрим.

Тут — у-у-у-у-у-у. Летит что-то. Подхватились все и бегом в соседнюю комнату, из другого окошка глядеть, что же там сверху воет. Не увидели, окном ошиблись. А бомба с противоположной стороны прямо на соседний дом упала. Погибли люди.

 

В горнице, где мы сидели, а бабушка одеяло шила, взрывом окно с рамой вынесло, кровать перевернуло и стены осколками посекло. Вот так ошибка нам жизнь спасла.

 

Отца в начале войны не мобилизовали. С сорок первого года рыбаки помогали Донской военной флотилии с эвакуацией грузов из Азова в Новороссийск.

 

В сорок втором шёл батин сейнер к Ейску. Лето, жара, вся команда в одних трусах. Тут немецкий штурмовик с неба давай их посудину расстреливать. Понаделал дыр и рванул на второй заход.

 

За кормой у сейнеров всегда шлюпка на привязи. Отец, как самолёт увидел, приказал её отвязать, а когда фашист вернулся, крикнул людям прыгать за борт. Сиганули. Ход специально не сбросили. Фриц свою бомбу прямо в цель уложил. Взорвалось судно, а команда выжила.

 

Залезли все в шлюпку. Догребли к берегу и в одних трусах домой отправились. По сёлам, Христа ради, оделись кто во что. Отец босиком и в чужих брезентовых штанах прибился ко двору. Только в своё оделся, а его уже является арестовывать какой-то плюгавый особист. Сам — метр в кепке и винтовка без затвора. Говорит: «Ты почему от призыва уклоняешься?»

 

Плюнул ему батя под ноги, взял узелок с харчами и отправился в военкомат. Оттуда прямиком возчиком боеприпасов на Миус-фронт угодил. Бои там шли жестокие, и говорят, что телегу, которой отец правил, снаряд разорвал.

 

Когда земляки к Ростову отступали, занесли маме вещички мужнины и похоронку. Мол, смертью храбрых... Всё, как положено.

 

Мать детей выходила. В хуторе мы оккупацию переждали. Огородами от голода спасались и рыбой. Её тогда, без рыбацкого промысла, расплодилось много. Зимой, бывало, из проруби черпнёшь ведром, а там половина воды, половина рыбы.

 

Прошла война. В сорок шестом году, как-то по весне я смотрю — идёт к нашему двору незнакомый дядька. Мама, говорю, кто это там? А она глянула и остолбенела вся. После как кинется тому дядьке навстречу и в рёв. Я не понял с перепугу, что к чему. А это отец вернулся!

 

Оказывается, не убило его тогда на телеге, а только в голову ранило. Свои подумали, что всё, готов, и не подобрали! А он оклемался, встал и на немцев наткнулся.

 

Дальше — не поверите, всё точь в точь, как в кинофильме «Судьба человека» случилось. Загон из колючей проволоки для военнопленных у разбитой церкви без купола, а чуть погодя — концлагерь Бухенвальд, самый страшный на земле.

 

В сорок пятом узников оттуда освободили и ещё целый год, уже дома, в фильтрационном лагере под Йошкар-Олой сквозь сито просеивали, искали предателей.

 

Отца выпустили. Про плен он нам ничего не рассказывал. Пока восстанавливал капитанский диплом, таскал с рыбаками невод. Документы его в сорок втором году вместе с сейнером на дно пошли. А как восстановил, стал опять капитанствовать.

 

Кагальник сильно войной потрепало. Разруха. Только в сорок восьмом году школа открылась. И явилось тогда в первый класс сто двадцать учеников. Учительница — инвалидка горбатенькая, и нас — орава. Кому семь лет, а кому и, как мне, десять. Ничего. Выучились.

 

Хотел я после седьмого класса пойти работать, но родители не дали. Сказали: «Оканчивай десять! — Тогда ещё с восьмого класса за учение платить надо было. — Ничего, заплатим!»

 

Так я до девятнадцати лет в селе за партой просидел, а десятый класс окончил уже в вечерней школе, в Ростове. Потому что работы дома не стало. Промысел упал, когда Цимлянское водохранилище Дон перегородило. Кончилась рыба. Тут взрослых, семейных рыбаков разогнали, а молодому деваться куда?!

 

Вот и вышло, что кроме как в Ростовский порт, идти мне некуда! Флот ведь с детства в крови.

 

Так 11 сентября 1957 года появилась в моей трудовой книжке первая запись: «Ученик кочегара плавучей нефтяной станции «Анапа». Тогда многие пароходы стали с угля на мазут переводить. Вот «Анапа» их и заправляла. С неё перешёл я кочегаром на морской винтовой буксир «Александр Матросов». Его по контрибуции из Германии в Россию передали. Он ещё по собачьи «гавкал». Гудок такой, ни с чем не перепутаешь.

 

На «Анапе» меня учил делу кочегар Писенко, а на «Матросове» флотскую науку преподавал механик Заплаткин Александр Александрович, весёлый человек, любил анекдоты травить.

 

Помню, были в гавани ещё корабли: «Минин», «Пожарский», «Ватутин», «Багрицкий», «Иртыш» — трофейные, переименованные, немецкой и венгерской постройки.

 

Пассажирский двухпалубный теплоход «Красная звезда». Его у нас в Ростове на заводе «Красный Дон» построили, так же как и теплоход «Сталин». Этот «Сталин» встречался со своим близнецом, по имени «Ленин», на середине Волго-Донского канала в момент его открытия, 27 июля 1952 года. «Ленина» на Волге со стапелей спустили. Так эти красавцы потом и ходили по новому маршруту, друг другу навстречу.

 

На «Александре Матросове» я отработал год. Сдал экзамен и перевёлся машинистом на «Максим Горький», был тогда в порту такой колёсный буксир. Механиком на нём служил знаменитый Лаптенко Пантелей Савельевич. Он Ростовский порт два раза восстанавливал, после Гражданской и после Отечественной войны. В Отечественную Лаптенко служил в Донской флотилии на канонерской лодке вместе со своим старшим сыном, Александром Пантелеевичем. Тот после на строительном участке порта до восьмидесятых годов трудился, а в войну на канонерке был, как и отец, машинистом.

 

«Максима Горького» списали уже в начале семидесятых. Говорят, после того, как капитан его одним колесом на разводной мост «навалил».

 

По этой части ещё один случай мне вспоминается.

Пацанёнком видел я прямо в море остатки Крымского моста! Того, первого, что фашисты начинали возводить, а потом, по приказу Сталина, к Ялтинской конференции уже наши достроили. Рухнул мост после первого же ледохода. Но вождь приказал строителей не карать, дескать, сам поспешил, погорячился.

 

Так вот. Отец меня, пацана, в плаванье взял. Доставляли мы железо в Керчь с Нижне-Гниловской судоверфи. Идём. Жара, марево, я на носу сижу. Смотрю, прямо по курсу какие-то фигуры в море виднеются. Спрашиваю у отца: «Что это?» А он мне говорит: «Быки!» Вот ей Богу, в ту минуту мне эти мостовые опоры с остатками пролётов живыми рогатыми быками показались! На всю жизнь я их запомнил.

Ну, это всё к слову. Слушайте дальше.

 

На колёсном «лаптёжнике» я только год отработал и перебрался на буксир «Рылеев». Он был посовременнее, чем остальные и назывался у нас «швейной машинкой» за высокое число оборотов коленчатого вала. У «Горького» с «Матросовым» вращение было пониже.

Таким же «оборотистым» был и пожарный буксир «Радищев». Они оба из Венгрии к нам попали.

 

На маневровом «Рылееве» я стал третьим, вторым, а потом и первым помощником механика. Поступил заочно в ростовский филиал Одесского института водного транспорта, но тут призвался в армию — и всё. Капут высшему образованию!

 

Ни моряков, ни речников раньше на срочную службу не брали. Считали как бы стратегическим резервом, на случай войны. Но с моего года стали призывать. Так что загремел я в танковые войска. Три года отслужил в Германии. Демобилизовался в шестьдесят четвёртом и сразу явился в порт.

 

Пару лет после армии ходил на буксирах, а потом стали нас прижимать, сокращать флотские экипажи, совмещать должности. Работы больше, денег меньше. Кому такое понравится?

 

Вот тогда и вспомнил я добрым словом своих учителей, у которых по зиме сварке выучился. Хорошие были у меня наставники, можно сказать, лучшие. Воробьёв Владимир и Фёдор Горбунов. Они пацанами ещё в войну на «Красном Доне» специальности обучались, работали в тылу для победы. Порт восстанавливали в мирное время. Разбитый и потопленный донской флот на ноги ставили. Таких «спецов» сейчас не найти. Кулибины, что ты!

 

В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году я перевёлся в ремонтно-механические мастерские и до две тысячи третьего года там «семечками торговал». Стрелы кранов ремонтировал, судовые корпуса чинил. Это вам не на «Ростсельмаше» у конвейера одни и те же швы целый день полуавтоматом шлёпать. Тут смекалка нужна, опыт, квалификация!

 

Идёт на ремонт плавучий кран, а у него стрела пополам согнута, в Дон верхушкой окунается. А бывали и такие «мастера», что её вместе с грейфером через кабину на другую сторону закидывали! Сними эту стрелу, обрежь, и по ниточке собери новую. С кораблями тоже не соскучишься. Их тогда в Ростовском порту было сто двадцать единиц. И у каждого своя поломка.

 

Шестой разряд — высший у сварщика. И нас, таких специалистов, до шестидесяти человек когда-то в порту работало.

 

 

 

Жили как, спрашиваете? Да ничего, жили. До армии и после я в общежитии был прописан. В шестьдесят шестом женился и ушёл на квартиру, тогда семейных ещё в «общагу» не заселяли. Но порт давал «адреса» для съёма жилой площади и оплачивал половину её стоимости. Уголь выписывали женатым для отопления: одну тонну — даром, а другую — по коммерческой цене. Прямо в порту мы и покупали антрацит вместе с дровами. Две тонны на зиму за глаза хватало. После начальство стало возводить многоэтажки и квартиры там давать. Я получил.

 

Нет. Хорошо мы жили. Хорошо. Думаю, что благодаря работе. Вот я, считай, в восемьдесят лет на пенсию ушёл и теперь три года уже, как скучаю. Летом хоть гулять выхожу, а зимой только книжки и спасают. Сын, дочь, внуки, правнуки развлекают иногда.

 

А вы, если хотите так же как я работать, то с водкой не балуйтесь, не курите и с детства пейте рыбий жир. Ещё живите честно, по совести. Тогда всё хорошо будет.

 

Это я вам говорю. Сварщик Бабаев!

 

 

СТЕНОГРАММА СУДЬБЫ

 

— Значит так, Александр Викторович! На диктофон внимания не обращаем. Лежит себе и лежит. Я наш разговор не для радио записываю. Дома сижу после и спокойно нужное выбираю, чтобы здесь время не терять. Договорились? Вы рассказываете, я по ходу вопросики подкидываю, если что-то не пойму, спрашиваю. Да чего вы напряглись? Понимаю, непривычно...

 

— Ф-у-у-у-х. Да я же дикий человек. Разговаривать не умею.

— Ничего, сейчас научитесь! Вы у меня уже пятьдесят четвёртый ветеран порта. Представляете, какой опыт? Я и глухонемого разговорить смогу.

— Ну давайте попробуем.

 

Бурьяк Александр Викторович

 

— Давайте. С самого начала. Где родились?

— Деревня Капоровка, Речицкого района Гомельской области. В Белоруссии.

— Это получается, известный портовик Павел Павлович Бурьяк — земляк ваш?

— Ага. Дядька. Из одной деревни. На одиннадцать лет меня старше. Он первый в Ростов уехал, а после и меня в порт переманил. Он сам в восемьдесят третьем устроился в Ростовский порт, а через год приехал в отпуск и зазвал меня к себе.

— Что, так и сказал: «Собирайся, племянник! Там хорошо?!». А вы сразу поехали? Не женаты были?

— Женат. И ребёнок имелся. Дочка.

 

— Слушайте, Александр Викторович. А жена ваша в порту работала после переезда?

— Работала.

— Так давайте и про неё расскажем.

— Зачем?

— Ну как «зачем»? Портовая семья.

— Да она недолго. Медсанчасть убирала. Так-то она зубной техник.

— Ну и что? Я про всех пишу. И про уборщиц, и про директоров. Ну, как хотите. А вы же не просто так сюда перебрались? Наверное, дядька рассказал, что на юге хорошо?

— Да. В Белоруссии люди тогда бедно жили. А в Ростове теплее. Ребёнку легче. Фрукты всякие.

— Ну и как на новом месте? Почувствовали, что сделали правильный выбор? Понравилось?

— Всё так.

— А дату помните, когда оформились?

— 19 сентября 1984 года.

— Кто встречал, оформлял документы?

— Романов Степан Дмитриевич, начальник отдела кадров. Тоже земляк!

— И Романов белорус? Что-то я раньше про это не слыхал.

— Белорус, белорус. Не сомневайтесь. У Владимира Николаевича все списки есть нашего землячества в Ростове-на-Дону. И книжка специальная имеется.

— Это у какого Владимира Николаевича? Гонсецкого? Знаменитого крановщика, бригадира?

— Ну да. Дядя Володя. Что вы! Он нам как отец. Защищал, учил, баловаться не давал. Я к нему сразу в бригаду грузчиком, то есть, портовым рабочим оформился. Зарабатывал неплохо, до двухсот пятидесяти рублей в месяц. Жена сначала в поликлинику водников по специальности зубным техником устроилась.

 

— Понятно. А вы так у Гонсецкого в бригаде и работали?

— Дядя Володя сначала был звеньевым в комплексной бригаде Заблоцкого Виктора Ивановича. Это на всю страну известный бригадир, лауреат Государственной премии СССР. От него Гонсецкий позже принял бригаду.

— Ну и как земляк? Научил вас чему-то?

— А как же! Я экстерном сдал экзамены на крановщика. Владимир Николаевич и без курсов всему научит. Теория, практика. На все вопросы я комиссии ответил. Через год, после того как устроился в порту, сел на кран.

— И долго там просидели?

— До девяносто какого-то года. Пока не заболел после Чернобыля.

 

— Вы и в Чернобыль попали?

— А как же. В первых рядах. На пляже нас выловили. В автобус погрузили и айда!

— Подождите. На каком пляже? Как выловили?

— Да так! Май месяц. Тепло уже. В воскресенье отдыхаем с друзьями, купаемся в Дону. Подъезжает УАЗ милицейский, за ним военный автобус. Собрали всех, кто был подходящего возраста, человек тридцать набралось, погрузили в салон и доставили в военкомат. Мне сказали: «Радуйся земляк. Поедешь в свою Белоруссию на переподготовку»! Вручили повестку. Утром, сказали, явиться с паспортом для отправки.

Утром все пришли. Нас спросили: «Кто водитель?» — «Я, я, я». – «Отойдите к стене и ждите. Сейчас машины примете и на вокзал поедем».

Отошли. Ждём. Те, кто не такой дикий, как я, прыг через забор. Купили вина. Мне говорят: «Будешь?» — «Да нет, — отвечаю, — машина ведь придёт». – «Ну как хочешь», — говорят.

Грузовики пригнали, глядь, а эти не в дугу. Пьяных отправили в вытрезвитель. Там высадили, дали пинка под зад — валите отсюда! Те и разбежались. Я их встретил позже, уже после возвращения, на улице. Ни один в Чернобыль не попал.

 

— Вы на сколько туда загремели?

— Месяца на три.

— В какой зоне побывали?

— Во всех.

— И у самого реактора?

— Да. Плиты бетонные, которыми его закрывали, прямо в цех подвозил.

— Это сколько же вы там рентген хватанули?

— Не знаю, сколько там они написали, а только пятьсот рублей я после получил!

— Это за максимально высокую дозу облучения столько давали? Большие деньги по тем временам!

— Конечно!

— Так ведь ещё и порт за всё то время, что в Чернобыле были, зарплату начислял?

— Приехал, получил.

— А на какой машине там работали?

— Сначала на КАМАЗе. Там всё нормально. Химзащита была, мыли нас после смены, машины обрабатывали. Стояли мы лагерем на болоте, у деревни.

— А потом?

— Вы только не пишите, что я вам буду рассказывать...

— Да ладно вам, Александр Викторович! Времени сколько прошло? Страна уже другая. Давайте уж на чистоту!

 

— Ну чего «давайте». Срок там был для всех — полгода. Тех, кто, как мы, раньше максимальную дозу набирал, через два месяца домой отправляли. А мы перед отъездом отпросились в соседний город и попали в вытрезвитель. Короче, домой уехать не получилось. Задержали меня и как штрафнику, дали пятьдесят третьего ЗИЛа. На нём я пацанам, которые в ближних деревнях дезактивацией занимались, обеды возил. После меня отпустили. Призвали нас в середине мая, а первого сентября я уже шёл по Ростову домой с вокзала.

— И когда же вам здоровье аукнулось?

— Да почти сразу. Но «группу» дали только в девяносто четвёртом году. Сначала третью, затем вторую. Голова, суставы, ноги, всё болело. В больнице месяцев шесть лежал. Но зарплата в порту и во время болезни шла, ничего не могу сказать.

— Из больницы выписались, а дальше как?

— На кран меня уже не взяли. Запрещено инвалиду на кран. Оформили в охрану, начальником караула. Сидел в хате, с телефонной трубкой.

— Это как же вас на командирскую должность сразу определили? Белорусская диаспора помогла?

— Нет. Белорусов там не было. Середина девяностых. Охрану только формировали. Может, лицо моё понравилось, откуда я знаю?

— Доверие внушили?

— Ага.

— И сколько вы в том карауле прослужили?

— Долго. А как служба главного механика образовалась, меня взяли в цех обеспечения, дежурным. Веники вязал, инструменты выдавал. После сделали водителем автопогрузчика. Пришлось получать права тракториста, категория «С» уже не подходила. Выучился, ничего!

 

— А как семья?

— Когда жена из отпуска по уходу вышла, место в поликлинике водников уже было занято. А тут мы как раз в восемьдесят восьмом году из общежития перешли в квартиру…

— Подождите! Как это, перешли? Вы же на очередь недавно встали. Так быстро никому ключи не доставались.

— За ударный труд. Лично от начальника Волго-Донского пароходства.

— Да как же?

— Я же вам говорю. Вы не всё пишите…

 

— Слушайте, Александр Викторович! Я ведь старый волк. Знаю, что писать, а что — нет. Причешем, пригладим, если надо. Вы рассказывайте. Интересно же. Вы пока у меня один такой. Дело ведь прошлое, отчего не вспомнить?

— Глядите. Вам виднее. А может, не будете писать? Ну, ладно.

Я в тот день замещал звеньевого. Заболел человек. Перед сменой бригаде должны были выдать зарплату. Сидим под навесом. Ждём. Тут говорят: «Не будет денег!» Тогда «перстройкой» запахло уже. По телевизору заседания, митинги всякие. Вот кто-то из наших возьми и брякни, вроде как в шутку, мол, не пойдём работать, бастуем! Ну не пойдём, так не пойдём. Лето. Сидим, в домино играем. Вроде как на «слабо» друг друга проверяем, кто первый поднимется. Посидели бы немножко и пошли. Деваться некуда, работа сама себя не сделает. Как вдруг бежит сменный мастер: «Тебя к телефону!»

Значит, доложили уже кому надо. Подхожу, беру трубку, а на проводе сам Чурочкин Александр Иванович, заместитель начальника порта по экономике: «Сегодня пятница. Сколько вам надо, чтобы на выходных перебиться? В понедельник получите всю зарплату полностью!» Посовещались с мужиками. Говорим: «Вот столько!»

Чурочкин нам из своего НЗ деньги выдал, а мы в понедельник собрали и отнесли ему то, что должны. Всё утряслось.

 

Но история эта каким-то образом дошла аж до самого Ивана Федосеевича Мостового, начальника пароходства.

Вот на следующей неделе, мы про то уже и думать забыли, собирают бригаду в беседке. Лето, жарко, мы – кто по пояс голый, кто в робе, грязные все. А тут — бах, сам Мостовой перед нами с главным бухгалтером порта. Так и так, мол, чего бузите? Почему бастуете? А ну-ка, давайте посмотрим, какие у вас зарплаты? Главный бухгалтер, открывай ведомости! Разве мало?

Все помалкивают, а меня как будто кто-то за язык дёрнул:

— Не мало, но вы гляньте, мы же за это сутками из порта не вылезаем!

То да сё. Поговорили мирно. А Мостовой под занавес вдруг говорит:

— Ладно, мужики! Чтобы обиды не было. Есть у меня в резервном фонде начальника пароходства три квартиры. Одну вам отдаю. Кто тут ещё без жилья? — И ко мне — Вот ты, горластый! Квартира есть?

— Нету.

— Фамилия?

— Бурьяк.

— Так! Кто за Бурьяка? Руки поднять!

Мужики и проголосовали. А куда деваться? Вот вы как думаете?

— Ну, Александр Викторович! Что же тут скрывать? Ведь любому понятно, что с неба счастье привалило!

— Ага, понятно! Мне после два года все проходу не давали. Скажи, мол, да скажи, сколько на лапу сунул? — Я им: «Вы что, сбесились? Кому на лапу? Начальнику пароходства? Идите лесом!»

 

Так и не объяснил ничего, пока со временем не утихло. Вот с тех пор мы в своей двухкомнатной в Александровке и живём. Жена после вернулась в больницу водников, а теперь в аксайской поликлинике зубным техником, на пенсии уже, но всё равно работает.

— Понятно. А награды у вас есть какие-нибудь?

— О-о-о! Значков, грамот — немерено. Даже медаль одна юбилейная имеется. Но это всё так. Вот вы у Гонсецкого были? Пиджак его видели?

— Видел. Ордена, медали от государства. Места не осталось!

— Вот! Я вам так скажу, что если бы советская власть продолжалась, то может, и я бы стал орденоносцем. Так нас дядя Володя муштровал. У нас в звене из двенадцати человек восемь — белорусы. Работали, как звери. Гонсецкий и заступиться мог, и помочь во всём, но спрашивал! Если земляк, то в первую очередь ответ держи!

— Да, я помню. Владимир Николаевич рассказывал про дисциплину. Он тоже человек откровенный. Говорил, как за пьянки шкуру драл. На коленях люди стояли, просили не выгонять. Был там деятель один, с ведром к винным цистернам через забор любил бегать… Подождите. А почему вы головой киваете? Это что, вы были?

— Ну я же не одному себе. Мужики. Бригада.

— Надо же! Я ведь эту историю от Гонсецкого три года назад слышал, когда первую книгу про Ростовский порт писал. Чудны дела небесные!

— Да. Дядя Володя — отец! Сильно спрашивал. Я ведь выпить любил. Но после Чернобыля — как бабка отшептала. Хочется, а не могу! Обратно лезет всё!

 

— Слушайте, Александр Викторович. А вот если назад посмотреть. Говорят, раньше жизнь веселее была. В порту все, как одна семья. Демонстрации, субботники, митинги. Чище было как-то в отношениях между людьми, откровеннее, что ли.

— Не знаю. Я же дикий человек. Работаю и работаю. Что сказали, делаю.

— Ладно. А хобби у вас есть?

— Хобби у меня одно. Двадцать пять соток огорода!

— Как это?

— Да так. Купили с женой участок на хуторе, под Ольгинской. Построили домик, два гаража. В одном машина, в другом трактор.

— Трактор? Какой трактор?

— «Беларус».

— А он откуда?

— Купил, когда чернобыльцам по суду компенсацию выплатили. В две тысячи четырнадцатом году прямо из магазина новенький взял. Ещё сейчас «Ford» легковой у меня. Легковушку старую продам, новую куплю. Кредит взял, пенсией погасил. Ту пенсию, что по инвалидности, на дочку переписал. В порту зарплата. С участка продуктами и себя и родню обеспечиваем. Живём помаленьку. А много мне и не надо. Я же дикий человек, деревенский.

— Выходит, Александр Викторович, что на Ростовский порт вам обижаться не за что. Не жалеете, что сюда из Белоруссии перебрались?

— Конечно, не жалею. Тут вся моя жизнь. Тридцать восемь лет портового стажа как-никак. Из порта не уйду, пока силы есть. А на Родину мы с женой каждый год на родительский день после Пасхи ездим. Там и её, и мои близкие. Кто ушёл уже, все на одном кладбище рядышком лежат. Да и живых родственников в деревне много. Проведываем. Дай им бог здоровья!

 

 

— И вам здоровья, Александр Викторович! И семье вашей. И Ростовскому порту благоденствия заодно! Живите долго.

— Спасибо. Постараемся. И вам не хворать.

 

ЖАЛЕЮ ТОЛЬКО ОБ ОДНОМ

 

— Спрашиваешь, что хорошего было, а что плохого? Чему рад, о чём жалею? Да жалко, что работать не могу! Вроде не старый ещё, а болячки доконали. Так бы устроился, хоть сторожем, хоть дворником, лишь бы при деле. Я ведь в порту с молодых ногтей. Прирос. А дома в четырёх стенах… сам понимаешь. Только сил нет. Глазами бы всё переделал, но вот руки…

Это всё недавно со мной. После того, как жену потерял. Не дай бог. Так-то болела она давно, инвалид второй группы, ходила с трудом. Лечил, ухаживал много лет. Жили. Да вирус этот, «ковид» проклятый. Не убереглись, она и я. Я-то справился, а вот Ольга — нет. В марте похоронили. Хожу теперь один из угла в угол. Не знаю. У людей бывает — раз-два — и отлегло, забыли. А я не могу.

В больницу нашу «водниковскую» на дневной стационар устроился, езжу, прокапываюсь. Вот подлечусь — и на работу. Мужики обещали помочь, пристроить кем-нибудь. Мне всё равно, лишь бы не дома одному. Ходишь тут, вспоминаешь.

Вспомнить о себе, говоришь? Ну давай. А как? По порядку? День, месяц, год? Ладно, поехали.

 

Кузьменко Юрий Алексеевич

 

Родился в июне тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, четвёртого числа. В Ростове-на-Дону. В Ленинском районе. Мама познакомилась с отцом в порту. Она сначала приёмосдатчиком работала, а после кассиром на переправе «Красный моряк» билеты народу продавала на речные трамвайчики. Пассажирские катера «ПС» тогда по Дону ходили. Звали маму Любовь Андреевна.

А отец, Алексей Иванович, двадцать шестого года рождения — фронтовик, солдат-пехотинец. Ранение получил на Миус-фронте. После войны устроился в порт. Работал старшим крановщиком на плавучем кране №26. Ближе к пенсии сел на автопогрузчик. На нём и погиб в восемьдесят девятом году. Спускался по Нижегородской улице к порту, отказали тормоза. Крутизна, стенка впереди. Отец «вилы» гидравликой к асфальту прижал, но остановиться не смог, до последнего старался, только перед ударом выпрыгнул, упал, головой о бордюр. В больнице умер. Такие дела.

Брат у меня есть родной, шестьдесят седьмого года, но тот к порту не относится, так что не буду о нём.

 

Ну а я что? Как все. Сначала детсад, потом школа. В средней 35-ой оканчивал восемь классов. После — электротехнический техникум, тут недалеко, на 26-ой Линии в Нахичевани. Родители настояли, вот и пошёл. Но тянуло, конечно, в автотранспортный. С детства хотелось за руль.

В военкомат на курсы шофёров меня сначала не хотели брать, говорили: «Ты электротехник, а это и так уже воинская специальность!» Но ничего, добился. Приняли. А я так шофёром хотел работать, что как только получил права, сразу оформился на автобазу. Даже техникум ещё не окончил. Успел «порулить» четыре месяца перед армией, во время преддипломной практики.

 

В армию призвался в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году. Попал в учебное подразделение связи, здесь же в Ростове, на Красноармейской улице. Полгода учился. Та-та-ти-ти-та. Нам морзянку преподают, а я о баранке мечтаю! В общем, после учебки в Новочеркасской танковой дивизии я от должности радиста «откосил», прикинулся шлангом. Дескать, про связь не понимаю ничего. А вот за руль — пожалуйста. Прокатило. Дали мне шестьдесят шестой газон — передвижную зарядную аккумуляторную станцию. На ней я и прослужил до самого увольнения.

Демобилизовался в семьдесят шестом. Пришёл домой. Два года шоферил на автобазе. Отец вроде бы меня в порт и не тянул, но всё равно я там в семьдесят восьмом году оказался. Как будто само собой получилось. Явился осенью. Начальником отдела кадров был тогда Сибелин. Спросил: «Куда хочешь?» — «За руль, конечно!» – ответил.

 

 

Оформили в автотранспортный участок, сначала слесарем, а потом, когда сдал экзамены на классность, перевели водителем. Был у нас старенький автобус КАВЗ, похожий на тот, из которого Жеглов по бандитам стрелял в фильме «Место встречи изменить нельзя». Вот на нём я, Серёга Зайкин и Валера Минаев возили людей на работу. Сутки — трое. Восемь лет туда-обратно. Мне нравилось.

Женился в восьмидесятом году. С женой, Ольгой Николаевной, в девичестве — Анишиной, в порту познакомились. Я за другой сначала ухаживал, а её как увидел — всё! Понял, что моя навсегда. Оля подсобницей в строительной части сначала работала, затем кассиром в третьем грузовом районе, позже — делопроизводителем в конторе. Двадцать второго марта мы поженились. Сорок один год вместе душа в душу, пока… Ладно, говорил уже.

 

Я до свадьбы с родителями жил, на Нижненольной улице. А после выписался от них и встал в очередь на собственное жильё. Пять лет простоял, был уже в первой сотне, как вдруг исполком чего-то «задробил» и меня опять в триста шестьдесят пятые перевели. Обидно? Да не то слово!

В восьмидесятом году у нас родилась дочка Таня, а ещё через восемь лет сын Алексей. Я тогда уже на ЗИЛе работал. Хороший автомобиль с камазовским двигателем. Почти новый. Возраст у машины — один год всего. Я на нём и здесь по хозяйству — куда пошлют, и в дальние командировки мотался. Горький, Ленинград, Москва — считай, каждый месяц. Кому-то, может, и в тягость, а мне нравилось. Дорога, ты с машиной один на один, командировочные опять же.

 

 

Пока на грузовик не сел, мне начальника порта, Василия Дмитриевича Веселова, предлагали возить. «Волга» у него персональная, «двадцать вторая» с фургоном, такая, как «скорая помощь». Вызвали к самому, а я — ни в какую, мол, не моё и всё! Тот разозлился, кричит в телефон: «Кого вы мне прислали? Мычит, не хочет!»

Крутоватый был руководитель. А вот Сибелина Альберта Августовича, когда тот стал портом руководить, я около двух лет отвозил. Тот — ничего, нормальный был мужик.

Но легковушки — совсем не то. Мне надо, чтобы техника серьёзная была! На грузовике я всегда с удовольствием работал.

 

А в тысяча девятьсот девяностом году, как раз на моё сорокапятилетие случай произошёл. Ефремов Сергей Петрович, начальник автотранспортного участка, втихаря пригнал из Тарасовки новенький КАМАЗ. Прямо с витрины забрал. В наклейках весь. Большие деньги тогда порт за него отвалил!

Я ни сном ни духом, мотаюсь весь день на своём ЗИЛе. Конец дня. Тут Романов Степан Дмитриевич, начальник отдела кадров, рукой мне машет, кричит: «Кузя! — это они по фамилии меня так называли, — Кузя! Езжай в гараж. Тебе там сюрприз приготовили!»

Ну поехал. Думаю – известно, какой сюрприз. Грамота, да может, премия в конверте.

Подъезжаю к АТУ, а там новенький КАМАЗ, весь в воздушных шариках стоит. Ну и мужики, конечно, собрались вокруг, смеются: «С Днём рождения, Юра!»

Я за руль сел и — как был, с шариками — круг почёта по всему порту! Сигналю, а народ мне руками машет. В Управлении начальство из окон смотрит, любуется. Приятно. Ничего не скажешь!

 

 

Правда когда я на этом КАМАЗе первый раз в Питер поехал, мне полного бака только до Ельца и хватило. Двести сорок литров — корова языком! Целый год с ним после мучился, доводил до ума. Выставочный экземпляр — так его распротак! Но сделал, отладил. И двадцать лет на своём КАМАЗе, с девяностого по две тысячи десятый, «отбарабанил».

Когда в девяностых безденежье было, кризис и зарплаты не платили по полгода, он меня спасал. Всё официально, по нарядам. Нарасхват мы с ним были. И в порту по территории туда-сюда колесили, и в дальние рейсы мотались. Иногда даже неудобно было. Я после зарплаты из магазина сырок с колбаской несу, а мужики картошку покупают и на сигареты мелочь экономят.

Тогда же — в девяносто пятом — когда сын в школу пошёл, я жене сказал, чтобы дома с детьми сидела. Той зарплаты, что она получала, ей как раз на дорогу до порта и обратно хватало. Дети ведь дороже! Послушалась, уволилась. Здоровье у неё к тому времени уже слабело, а чуть погодя и болезни начались. Но я ещё хорошо зарабатывал.

С жильём положение наладилось. Сначала, в восемьдесят пятом, нам дали однокомнатную малосемейку. Повезло тогда. Могли ведь и подселить, как многих. Это когда в двухкомнатной квартире с одной кухней и санузлом две семьи живут.

 

А когда сын родился, нас «расширили». Дали там же, выше этажом, двухкомнатную отдельную секцию. В ней и живу сейчас. До крупногабаритной квартиры наша очередь не дошла. А одному мне и здесь пусто.

Так вот. Работал я на КАМАЗе. А в две тысячи десятом году меня медкомиссия «задробила». Врачи сказали: «Нельзя за руль! — и диагноз поставили: «профессиональная вибрационная болезнь». Я им: «Не пью, руки не трясутся, какая ещё «вибрационная?» А они мне: «Чудак, у тебя опущение внутренних органов от тряски в кабине произошло. Суставы, сосуды — всё нарушено! На тяжёлых машинах больше двадцати лет не только ты, все шофёры не выдерживают! Всё, слезай, и никаких гвоздей!»

Что ж, нельзя, так нельзя. Оформился здесь же, в родном АТУ слесарем. Работа, сам понимаешь, какая. Слесарил, шоферил по случаю, когда просили. То на бульдозер посадят, то на автокран, то на автопогрузчик. На портальном кране в бригаде у Коршунова трудился. На всё допуски, если что, имеются. Обучался раньше, когда мог, на всякий случай. Опять же, техник-электрик я четвёртого разряда.

 

В две тысячи пятнадцатом году отметил шестидесятилетие и ушёл на пенсию. Решил — посмотрю, как люди там, на заслуженном отдыхе, живут. Посмотрел — не понравилось.

Да я, может, и не увольнялся бы. Но вот супруга. В двухтысячном году заболела она сильно. Диабет, инвалидность, ноги. До последнего я за ней ухаживал. Дети не в счёт. Справлялся. Весной и летом отвозил жену в Воронежскую область, на родительскую усадьбу, там ей полегче было. Осенью и зимой жили в Ростове. Да тут по лестницам тяжело взбираться. Сидела дома. На базар только отвозил её иногда.

 

Вот по зимам я в порту и работал. Там свои все. Понимали, устраивали, навстречу шли. И дальше бы так, если бы не вирус. Нет, не могу я...

Успокоиться, говоришь? Все болезни от нервов? Может быть.

Дети? С ними хорошо всё. Дочка школу окончила в Александровке. Замужем. Живёт неподалёку, внучку нам родила, потом внука. Зять на «Балтике» река-море, мотается «за бугор».

Сын Алексей два речных училища окончил в Ростове. Я его с детства к порту приучал, брал с собой и в рейсы, и на краны мы с ним забирались. Видать, помогло. Стал моряком. Сейчас в «средиземке» ходит вторым механиком. Двух пацанов родил. Так что у меня, всех если пересчитать, одна внучка и три внука!

 

Богатый дед? Может и так. Жалко, что здоровье не купишь. Да и тоска, понимаешь ты? Один я.

Время лечит? — Это да. Оклематься бы и снова в порт. Но пока боюсь людей подвести. И жалею я сейчас только о том, что не могу работать!

 

(с)Ситников Игорь Анатольевич. 2022г.