Игорь Хентов. Не всё потеряно! (новелла)

Липкин опаздывал. Лёшка уже включил аппаратуру, настроил, но играть не начинал. Вагана не было и можно было минут десять пофилонить, хотя то, что новый администратор Елена Николаевна сдаст с потрохами, даже не обсуждалось.

- Опять пробка? - ехидно спросил Лёшка.

Липкин не ответил. Ему, в который раз, было неловко. Шли, в основном, на него. Поэтому, эти вечные опоздания прощал и Лёшка, и Марик, который пел прежде.

Липкин, настраивая видавшую виды скрипку, на которой играл ещё его дед, посмотрел в зал. За сдвинутыми столиками в конце зала сидела компания. По цветам, стоявшим в вазе в центре стола, было ясно, что у кого-то день рождения. Из-за ближнего стола уже слал воздушные поцелуи симпатичный коллектив салона красоты, куда раз в месяц Липкин ходил наводить марафет. Ходил только к Ирке.

Во-первых, она отлично стригла, а во-вторых…

«Во-вторых» рано или поздно должно было случиться. И Липкин, и Ирка прекрасно понимали это, но оттягивали момент. Так бывает. И, конечно же, как всегда, за предпоследним столом, у окна, расположился Иваныч, о котором было известно…

Впрочем, то, что было известно об Иваныче, никто не говорил вслух. Наколки на руках, «Мерседес», с шофёром, охранником по совместительству, - всё это многое объясняло. Тому, кто понимает, конечно.

Иваныч всегда приезжал один. Ему немедленно подавали запотевшую бутылку «Абсолюта», которую, на радость обслуживающему персоналу, он никогда не допивал, и три тарелочки: с красной икрой, душистым «Бородинским» хлебом и сливочным маслом. Всё это великолепие, естественно, сопровождала пара «Нарзана». Обычно, Иваныч ужинал не более двух часов, затем подходил к Липкину, незаметно вкладывал в боковой карман его жилетки стодолларовую купюру и выходил из кафе.

Липкин заиграл «Опавшие листья», с длинным проигрышем, чтобы можно было успеть поздороваться с залом. Потом Лёшка спел «Добрый вечер, господа». Затем «Одиноким пастухом» продолжил Липкин. Вначале надо именно так. Никаких быстрых танцев. Их пусть заказывают. Когда созреют.

Созрели к середине второго отделения.

Конечно, начали со «Дня рождения». Потом ещё, ещё.

Заказали «Старого портного». Лёшка пел с удовольствием: у него был красивый баритон, с хрипотцой, под Шуфутинского, а Липкин обыгрывал у столов.

А потом открылась дверь, и вошли они: четверо с бритыми черепами, в шнурованных высоких ботинках и чёрных пиджаках, на которых не хватало только, пожалуй, свастик.

Они сели за свободный столик и нарочито отстранёнными холодными глазами стали смотреть на веселящихся танцующих людей. Официант подошёл к их столу и, приняв заказ, удалился на кухню.

Минут через 20 он принес шашлык, водку, салат.

Нормально. Всё как у всех.

Предчувствие беды возникло у Липкина сразу, в тот самый момент, когда они появились в дверях.

В родном южном городе о скинхедах слышали, но видеть не приходилось. Разве что пресса постоянно муссировала слухи о наци, об их факельцугах, каких-то тренировочных лагерях. Но всё это было как бы на иной планете, а, может быть, об этом просто не хотелось думать.

Ресторан гулял уже по полной программе. Лёшка пел, Ирка смотрела на Липкина влюблёнными глазами, а Липкин со скрипкой ходил между столиков и, как умел, делал вещи. Приняв очередной заказ, он подошёл к эстраде и передал Лёшке деньги, но объяснить, что нужно исполнить и для кого не успел.

Один из бритых, видимо, главный, встал, подошёл к эстраде и начал говорить.

Слова он произносил утрированно чётко. Видимо так, как говаривал какой-нибудь штурмбанфюрер из документального фильма перед пленными красноармейцами или в Варшавском гетто.

- Вы можете работать, но пока мы здесь отдыхаем, чтоб я не слышал песен этих Розенбаумов и Высоцких с Шуфутинскими. Ясно?

Говоря это, он смотрел в глаза именно Липкину.

Ресторан притих. Смолк даже гомон за столом с цветами, где сидели несколько мужчин.

Лёшка зарядил что-то из Круга.

Кровь прилила Липкину к голове. Он не был бойцом, хотя два раза дрался из-за девчонок. Но это было давно. Многие его друзья в прошлом занимались боксом, борьбой или карате – теми видами спорта, которыми обязан заниматься каждый уважающий себя пацан. Липкин завидовал им, но его, согласно семейной традиции отдали в музыкалку, чтоб он стал…

Это другая история.

И понял Липкин, душой понял, понял каждой клеточкой своего тела, что если будет так, как пожелал бритый, по-фашистски, то жизни той, которая была прежде, уже не будет.

Липкин поднял скрипку и начал играть «Хава Нагила».

Лёшка умолк. Остальные трое подошли к главному, и теперь уже восемь глаз требовательно и нагло смотрели на Липкина.

- Липа! Ну зачем тебе это? Чего ты быкуешь? – Шептал за спиной Лёшка.

А Липкин играл, хотя немного подрагивали руки.

Но они-то, бритые, этого не могли знать. Значит, всё было правильно.

На последних тактах «Хава Нагилы» к бритым подошёл Иваныч и что-то тихо сказал, едва шевеля узкими губами.

Трое бритых, как по команде, повернулись и вышли из заведения. Главный оплатил счёт и убрался вслед за дружками. Цепкий взгляд водителя «Мерседеса» сопровождал бритых до тех пор, пока они не повернули за угол.

- Не всё потеряно, - подумал Липкин.

Потом Иваныч пригласил его за свой столик. Липкин спрятал скрипку в фигурный чёрный футляр и присоединился к Иванычу, хотя прежде никогда не подсаживался к гостям – в кафе это не приветствовалось.

Через час Иваныч уехал, а Липкин напился, как никогда в жизни. Ирка отвезла его домой.

Лёшка на следующий день не вышел на работу.

Ансамбль РОМА (Ростовского объединения музыкальных ансамблей).

Слева направо: Виталик "Амбал" - клавиши-вокал (светлая память), Сергей "Гном" - клавиши-вокал, Саша "Сэм" - руководитель, ударные, Костя - бас-гитара (светлая память) и ваш покорный слуга.

Фото сделано в ресторане "Ростов", г. 88-89.

Из архива Игоря Хентова.