Игорь Хентов. Умань (рассказ из жизни ростовских автоперегонщиков 90-х)

Осенью 1995 года в Умани, у гостиницы, расположенной неподалёку от магистральной трассы, остановились два автомобиля: белая, видавшая виды восьмёрка, с ростовским номером, и холёный, цвета слоновой кости, ВАЗ-99, с перегонным.

Водителей же было трое: Липкин, мужчина среднего роста, плотного сложения и в золотых очках с дымчатыми стёклами, его родственник по линии жены задумчивый Лёня и Вася – улыбчивый техник какого-то закрывшегося в числе прочих НИИ. Да и Липкин с Лёней тоже не были профессиональными перегонщиками. Оба закончили консерваторию. Липкин, уволившись из симфонического оркестра, лихо наяривал в чередующихся кафешках и ресторанчиках на скрипке (нет ничего постояннее, чем временное), умело вымогая чаевые у развесёлых клиентов, а Лёня – в прошлой жизни один из лучших баянистов страны, настраивал выборные баяны метящим в лауреаты всяческим дарованиям.

Всё началось в то чудное мгновенье, когда на кухне в квартире Липкина, за бутылочкой запотевшей водки под незатейливую закуску, (что ещё надо для счастья?), Вася предложил прокатиться в центр венгерского виноделия славный город Эгер, прикупить на пробу знаменитого белого вина, предложить его знакомым оптовикам, заключить контракт и стать относительно богатыми людьми.

Вопрос обсуждался между третьей рюмкой и четвёртой, а после шестой все пришли к ожидаемому консенсусу, как говаривал выдающийся политик современности. Каждый солист данного трио на начальном этапе ничем, практически, не рисковал, а если взять в расчёт приятный вояж в приятной компании в чудесные края, то плюсы множились в геометрической прогрессии.

Следствием данного междусобойчика явилось то, что, ровно за неделю до описываемых событий Васина восьмёрка, заурчав, как сытый кот, у известной читателю квартиры, устремилась, как драккар Эрика Рыжебородого, в туманную неизвестность.

Когда анекдоты и жизненные истории спешат друг за другом, как авто на европейских просторах, то время летит незаметно. Отметить можно было лишь несколько моментов. Самым запоминающимся, пожалуй, было предложение начинающего рэкетира у венгерской границы дать немного денег. Оно прозвучало ночью, когда путешественники спали в салоне. Наивный юноша разглядел лишь Лёню и Васю, но если бы он представил себе вид трое суток не брившегося Липкина, похожего на заслуженного моджахеда, то ни за какие коврижки не подошёл. А Липкин проснулся, въехал в тему и заорал благим матом, употребляя, заученные в ресторанах, такие фиоритуры, что воспитанный в лучших традициях армейский прапорщик покраснел бы, как красна девица. Рэкетир, рассмотрев к тому же, уважаемый во всех городах и весях, ростовский номер, естественно, произвёл немедленную ретираду.

Другим моментом был обед в придорожном баре, где фирменным блюдом был, конечно же, национальный гуляш (прошли годы, но до сих пор Липкин утверждает, что ничего более вкусного ему отведывать не приходилось).

Третьим моментом явился полный провал бизнеспроекта: вино, вкуснейшее при дегустации, через пару-тройку дней, расфасованное в пластиковые бочонки, превратилось в чистый уксус. Поэтому, чтобы оправдать вояж экономически, путники на общие деньги купили ВАЗ-99, в экспортном варианте, идеальном состоянии и с небольшим пробегом, чтоб впоследствии его выгодно реализовать.

Все эти вышеизложенные события и привели к появлению наших героев в живописном городке щирой Украйны, воспетом знаменитым автором «Конармии» и «Одесских рассказов» Исааком Бабелем. Естественно, заехав в город, машины подрулили к самому лучшему отелю, в котором уже останавливались на винном трафике, предвкушая уютный номер и гастрономический разгул на троих за десять долларов (в те поры в Украине, ещё более упавшей в экономическую пропасть, чем Россия, это было нормально). Каково же было удивление несостоявшихся богатеев, когда они услышали, что мест нет по причине съезда хасидов.

Мне кажется, что в наши просвещённые времена нет нужды объяснять кто такие хасиды. Замечу только, что именно в Умани в октябре 1810 г. в мир иной ушёл один из основоположников хасидизма Рабби Нахман из Брацлава, являющийся непререкаемым авторитетом для всех верующих евреев. И по этой причине каждый год в Умань на могилу Рабби приезжают хасиды со всего мира, чтобы вместе почтить память Учителя.

Этот почтенный факт и послужил поводом для того, чтобы Липкин, Лёня и Василий отчалили от местной «Плазы». Впрочем, в гостинице малопочтенной облезшие номера были без видимых тараканов и горячая вода присутствовала. Через полчаса ростовчане сидели за столом, заставленным закусками, горячими блюдами, напитками, среди которых гордо красовался графин с горилкой, причём, всё это пиршество стоило приблизительно доллара три, что не могло не радовать поиздержавшихся ростовчан. Пир начался, и с каждой рюмкой жизнь налаживалась всё больше и больше. А затем, примерно через полчаса, распахнулась дверь, и уже полупьяная компания не совсем добрых молодцев и не очень красных (в былинном смысле) девиц с «гиканьем и свистом» ввалилась в заведение. Их знали не только в лицо. Официанты засуетились так, как будто явились отужинать сами члены Верховной Рады.

Битому Липкину, годы зажигающему в кабаках, картина была знакома. То, что пришла местная братва, ему было видно невооружённым взглядом, о чём он скупо поведал лауреату Лёне и технику Васе. Но, «что мне Гекуба, что я Гекубе?»: Сравнив себя с героем Шекспира, каждый солист нашего трио, опять же, как говаривал Исаак Эммануилович, продолжил «выпивать и закусывать», и лишь забористый, с национальным колоритом, мат молодчиков и счастливый визг тискаемых умелыми руками девиц порою нарушал покой в душах ростовчан.

Вновь дверь распахнулась через час, когда разгул буйных гуляк достиг апогея, а Липкин со товарищи начали принимать нужную форму. На пороге показался хасид лет двадцати, как будто сошедший с полотна Шагала: кипа, пейсы, лапсердак, редкая юношеская бородёнка…

Он вошёл в зал и сел за столик. Официантка подошла быстро и стала ждать заказ. Хасид что-то произнёс, официантка не уходила. Липкин поняв, что парень знает только иврит и ему надо помочь, встал, подошёл к столику хасида и, сказав официантке, чтобы та принесла кофе, вернулся на место.

За данной ситуацией наблюдал не один Липкин.

Огромный детина из шумной компании, опрокинув очередную рюмаху, в свою очередь встав из-за стола, подошёл к хасиду, грубо схватил его за предплечье и поволок за свой стол. Компания начала хохотать. Юношу посадили на стол, налили водки и, нацепив на вилку сало, предложили жестами выпить и закусить. В глазах юноши Липкин, не отводящий взгляд от происходящего, прочитал ужас и «пепел Клааса стал стучать в его сердце». Мозги Липкина перестали анализировать, остались только эмоции, а в них картины с детскими трупиками в бесчисленных рвах и ярах и холодный блеск оружия в руках погромщиков. И ещё вопли «Смерть ж*дам!» Да мало ли что ещё? Он подошёл к детине и негромко сказал, что ему с хасидом нужно побазарить и он его забирает.

То, что с наглецом можно говорить лишь на его языке, известно давно. Липкин сбросил с себя ношу всех своих образований и превратился не то в отпетого барыгу, не то… (золотая цепь на, увы, толстой шее и небритая физиономия наводили на размышления).

- Откуда? Москали? - спросил детина.

- С Ростова, - ответил Липкин (предлог ИЗ звучал бы менее убедительно).

- Ростов? - продолжил детина и сам ответил: - Всё ништяк. Забирай.

Теперь за предплечье взял хасида Липкин и повёл к выходу, шепча на незнакомом языке предков «Исроэль, Исроэль!» Хасид понял и посмотрел на Липкина, как на Мессию, который, наконец, пришёл, чтобы восстановить справедливость на погрязшей в жестокости, безумной Земле. На улице Липкин спросил у таксиста, знает ли тот, где живут хасиды. Таксист, естественно, знал. Липкин дал ему денег.

Вернувшись за столик, Липкин налил горилку в фужер и залпом выпил. Заседание продолжалось. Утром надо было топить на Ростов.